[Голово]ломка - Алексей Евдокимов

— Хало? — безлико-деловитостно откликнулась по-латышcки верстальщица — хотя определитель, вестимо, проинформировал ее, кто звонит.

— Рита? — с преувеличенным энтузиазмом спросил об очевидном Вадим.

— О, — холодная ирония, легкая обида в подтексте, — какие люди!

— Привет! — побороть безобразную притворную приторность Вадиму не удавалось. — Ну как ты?

— Спасибо, что поинтересовался.

— Да, в общем, не за что. Риточка, — он зачем-то понизил голос и заторопился, — слушай… Я чего звоню… Я давно хотел тебе сказать… Только не решался… Это важно, — мстительно добавил он, вспомнив. Трубка неприступно молчала, но в явно заинтригованной тональности.

Вадим выдержал паузу, набрал в грудь воздуха и заорал на весь офис:

— Пошла ты на хуй!!!

Толкнув тяжелую высокую створку, Вадим едва не поддался чувству, накатывавшему на него всякий раз при входе в мраморную просторную гулкость холла Резиденции. Чувству — без преувеличения — восторженной торжественности, почтительного благоговения. Как и в любом посетителе, чувство это в нем с момента пересечения порога Цитадели (так, кстати, и значилось на табличке перед дверями: «REX. Citadele.») тщательно провоцировалось. Дерзкий восходил по дополнительным внутренним ступеням (мрамор, мрамор!) к посту охраны (пультовая бункера РВСН — не чета скромной будочке гимнюковских коллег). По лестнице, мудро удлинняющей перспективу царящего наверху ее гарда (Страж, Watcher — тоже не чета какому феде): перспективу хтонического торса, сужающуюся, сходящуюся по контурам прикрытой пиджачным воротником дельтовидной мышцы к равным сторонам равнобедренного подбородка, чей конус, лишь слегка усеченный категоричной линией нижней губы, оставлял в самой вершине пирамиды место источнику уничижительного, измельчающего и низводящего взгляда. Все было тонко продумано: взгляд этот в вершине пирамиды должен был вызывать подсознательную ассоциацию со знаменитой аллегорической картинкой на долларовых банкнотах, сразу погружая дерзкого в соответствующий когнитивный поток. Если же дерзости у посетителя хватало на то, чтоб дойти до КПП и настаивать на своем праве проникновения и причащения, из пришельца под взорами уже не менее трех стражей (сейчас двое были в черных штатских костюмах и один в черном милитарном) изымалась эссенция его личности — Пропуск. Последний сверялся, проверялся, сличался… То, что Вадим являлся работником этого же банка, только из другого здания, не давало ему привилегий. И то: он, пиарщик, рекламщик, мелкий функционер вспомогательной пресс-службы, был всего лишь дешевым фокусником, с лукавым видом валяющим дурака перед разинувшими дилетантские рты простецами из числа target-group, в лучшем случае — гипнотизером, вводящим доверчивого реципиента в покорный транс. Тогда как здесь, в оккультном святилище, творилось истинно магическое таинство, происходили алхимические реакции и попирались основные физические законы. Это был банк — невиданная во вселеной фабрика абсурда. Место, где из денег делают деньги. Из ничего — еще большее ничто. Но такое ничто, что обращается в несметные материальные объекты. Непостижимость этого процесса, в концентрированном виде отражающего мистицизм всей капиталистической экономики, всегда захватывала Вадима. Добавляя психологического эффекта к долгой процедуре Проверки, Выяснения и Уточнения (им бы меня еще на весах взвесить, как кандидата в Рай — на предмет праведности!). Однако же сегодня что-то опять помешало Вадиму. Наверху лестницы он увидел всего-навсего дорого одетого перекачанного долдона, а в совсем потерявшихся между скулами и надбровными дугами глазках — просто врожденную тупость в степени знакомого нароктического опупения. Эта пленка искусственных эндорфинов как полупрозрачные птичьи веки покрывала зрачки абсолютно всех представителей фауны Резиденции, встречаемых Вадимом по пути. Представители были закачаны зельем до отказа — и оттого в своем беге по коридорам (два из трех — с мобилой у уха) так напоминали гиперактивных сомнамбул, которые за очками (весьма частая деталь облика) прячут эту самую пленку, а телефон у уха держат затем, чтобы несущийся из него хаос фоновых шумов препятствовал проникновению в счастливый мир монетаристского глюка раздражающих раздражителей из внешнего мира. Псевдожизнь торжествовала в главном здании тем более наглядно, чем шустрее суетились ее субъекты, чем ярче отблеск несуществующих суперблаг, к которым они якобы бежали, светился на вдохновенных субъектовых лицах. Самое интересное, думал Вадим, пакуясь в лифт (девушка слева как раз завершила беседу по сотовому, а молодой человек справа начал), — это кому и за каким хреном занадобилось подсаживать такое количество биологической массы на иглу ложной стимуляции, заставляя ее направлять всю природную витальность на нервозное потогонное нихренанеделание? От чего так старательно отвлекают избыточную энергетику вида homo sapiens, заземляя ее в перегной денег и понтов? Какую эсхатологическую мельницу вращают все эти младшие менеджеры, страшие брокеры, черные маклеры, агенты по распространению, дилеры, юрисконсульты, пресс-атташе, секретари-референты, эксклюзивные дистрибьютеры, меся подошвами ковролин своих офисов, а пальцами — кнопки айбиэмовских клавиатур и нокиевских телефонов? Одна из трех зеркальных стен пугнула его сумрачным небритым мизантропищем в старом кожане (с китайской куртки он так и не удосужился свести кровь). Правый карман слегка оттопырен. Доппельгангер вышел на тропу войны, с неожиданной приязнью подумал Вадим и подмигнул гаду. Соседи косились. Третий этаж, куда лифт опростался Вадимом, контрастировал с прочими. Этаж был начальственный — здесь имели место берлоги Цитрона, Пыльного и иной руководящей нечисти калибром сильно выше среднего. Здесь были иные темпы, иные децибелы, иные мины. Здешняя коридорная фауна уступала разнообразием и активностью — вялые молчаливые эндемики как бы полностью провалились внутрь себя. Отчетливыми половыми признаками обладали лишь представительницы невнятной категории, традиционно именуемой «модели» (модели чего? — всегда хотелось уточнить Вадиму), столь же непременные в подобном антураже, сколь тараканы на коммунальной кухне — отчего и кажущиеся родом мелких (не в смысле роста — как правило изрядного, а в смысле общей бытийной незначительности) домашних, или в данном случае офисных, паразитов (хотя и обладали, наверное, номинальной деловой функцией — каких-нибудь секретарш). Расставаясь в преддверии кабинета главы отдела информационной безопасности с тертой своей курткой, Вадим испытал страннейшую для себя неохоту. Относилось это, понятно, не к кожану — к содержимому правого кармана. За то ничтожное время, что Вадим таскал с собой гимнюкову волыну, он успел наладить с ней загадочную телепатическую связь. Или, скорее, наоборот — пистолет прощупывал нового владельца, нуждаясь в симбиозе (чей уже, если на то пошло, и результат имелся…). Надо сказать, Вадим никогда не болел (в сознательном возрасте, по крайней мере) характерной для инфантильных интеллигентов платонической любовью к оружию, и над соответствующими справочниками отпотел свое в детстве, в том же возрасте, что над избранными статьями Малой медицинской энциклопедии. Но, оказавшись обладателем пусть скромного и невзрачного, но пистолета — устройства, предназначенного только и исключительно для уничтожения ближних, — он обнаружил, что тот помаленьку забирает над ним власть. Ощущение вооруженности замечательно попадало в резонанс стойкой, чуть лихорадочной взбудораженности, которую сообщало Вадиму презрение к столь позорно облажавшейся профессиональной реальности — и, похоже, взбудораженность подпитывало. — Садитесь, — устало, едва ли не с отвращением указал Пыльный. Вадим подумал, что во время оно Михаил Анатольевич, наверное, вот так же начинал допросы вверенной его попечению мелкотравчатой диссиды — еще до начала общения создавая у подследственного впечатление, что валандается терпеливый и незлобивый в сущности следователь с ним, попусту упорствующим, бог знает как давно и безрезультатно. Помимо воли включаясь в игру, «подследственный» робко опустился на краешек стула, догадываясь, что ему полагается волноваться и в свете этого оценив нехитрый, но эффективный прием визави. Тот держал немотивированно долгую паузу, то зависая длинным носом над лежащими перед ним на столе (темном, массивном и бескомпромиссном, как надгробие — не в пример экспрессивному дизайну, скажем, околоземного очкастого «деска») распечаткам, то прилипая к клиенту лишенными выражения глазами цвета болотной ряски. Процесс затягивался — от нечего делать Вадим стал смотреть в окно. Там меню тоже было небогатое: в непривычном ракурсе их собственное невзрачное здание да соседский слепой брандмауэр, продублированный шматом безнадежного декабрьского неба. В пику всему этому в допросной горел интенсивный свет и стояла тяжелая субтропическая жара.